Дурман - Страница 20

Перемкнуло вдруг. Такая жадность нахлынула! Когда всего хочешь. Сразу. В этот же момент. И отступить, ослабить, дать “задний” хоть немного — не хватает выдержки. Силы воли в этом — нет. Ноль полный.

Впился в ее рот, прикусывал губы. Без силы.

Не пытался причинить ей боль. Просто жар этот в голове горел, выжигал разум. Да и Зажигалочка так ему в ответ в губы впилась, что полыхнуло еще сильнее.

Только звонок прибытия на первый этаж и спас их от нарушения морали в общественном месте. Потому как, по ходу, ему стало без разницы. Да и Таня, вот вообще, не ломалась. Свое с него брала с такой же алчностью, как и он на нее кидался.

Нра-вит-ся.

Казак понял, что ему это — офигеть, как нравится. Она вся.

И даже как-то немного жутковато стало, что ж будет дальше? Когда они к этому ее “десерту” перейдут? Может, все же, повернуть назад? Такое ощущение вдруг появилось, словно несется “лоб в лоб” по встречке. Адреналин пульс разгоняет под сотню. И не вильнет уже, вдруг, в последнюю секунду.

Попался на эту адреналиновую иглу. В лоб, так в лоб.

Как пришла эта мысль, так и пропала, канула в Лету.

А они едва оторваться друг от друга успели. Выскочили из лифта. Вот этот вот жар гнал. Горячечный. Лихорадка, прям.

Не то, чтоб тащил ее за собой. Просто Таня и сама ни на шаг не отставала. И смеялась, что характерно. Кураж вокруг нее просто в воздухе витал. Чувствовался. Казалось, пощупать можно. Бери, и загребай пригоршнями.

Но он, вместо этого, ее на себя то и дело дергал. Не мог отпустить больше, чем на пару шагов, почему-то. И когда в машину помогал садиться, снова ко рту прижался.

Елки-палки! Вот, действительно, с какой-другой, доехал бы до первой лесопосадки, и затащил бы на заднее сиденье, просто и без затей, коль аж так уж припекло. Но вот это вот его дурное желание наизнанку вывернуться, показать себя “фильдеперсовым”, как Димка иногда говорил — с ней не давало так. Подгоняло. Давило.

И повез ее не абы куда. В тот самый дом, о котором рассказал. Благо, отсюда до него не так и далеко было ехать. Наверное, даже ближе, чем до района ее клиники.

Таня, хоть и задыхалась еще, и щеки горели, и волосы растрепанные все никак с лица убрать не могла, а направление засекла верно:

— Мне завтра на смену. На восемь. Желательно бы дома оказаться не поздно. Чтоб собраться…

Он начал смеяться.

— Приличная девушка? В кровать надо лечь в девять, чтоб в одиннадцать быть дома? — вздернул бровь, отвернувшись от дороги, пока на светофоре стояли.

Таня пару раз моргнула, кажется, растерявшись от его подначки. Задумалась:

— Не знаю, — улыбнулась со всем своим возбуждением и страстью, которая никуда из ее взгляда не делась. — У меня давно не было повода выработать себе расписание…

Он как-то забыл, по ходу, что надо на дорогу смотреть. Так и глядел в ее глаза.

Честная. И смелая. И прямая.

Сзади посигналили. Он игнорировал.

Точно сказал еще после первого поцелуя — прямо насквозь прожгло. И сейчас только больше края этой дыры обугливало. Глубже с каждым словом и взглядом ее, с каждым поцелуем и касанием.

Взял ее руку, которой Таня пробовала волосы собрать. Обхватил ее пальцы своими, накрыл.

— Нет, Зажигалочка, — таки тронулся с места, повернувшись вперед, чтоб не въехать, не дай Бог, никуда, теперь уж точно не хотелось. — Не попадешь ты домой сегодня. На работу, так и быть, отпущу. Наверное. Там разберемся.

И поехал к поселку самой короткой дорогой.

Может, это вино на ней так сказалось? Или, все-таки, дело было в этом мужчине, который сейчас открывал перед Таней двери огромного дома — но в голове все еще не появилось ни одной здравой мысли.

Только звон какой-то легкий и радостный. И уверенное (что характерно и странно довольно) желание поддаться и “пуститься с ним во все тяжкие”. А почему нет, в конце концов? Что останавливает? Оба взрослые и без всяких обязательств, вроде бы.

Да и никто ее так не заводил еще. Никто не будил в Тане такие бешеные ощущения и эмоции. Когда все на грани, на пределе. И сердце тарахтит, как сумасшедшее, уже второй час кряду. Может, и вредно. Но иногда такие встряски и полезны. А то живет так, словно уже пенсия пришла. Все себе запрещает. Да и не хотелось ничего, если честно, пока с Виталием не столкнулась. Зато сейчас — через край желаний просто. За пять последних лет, наверное, не испытывала столько, сколько с ним за два неполных часа.

И губы горели. Да и вся кожа. Не понимала: внутренний жар это или из-за жары на улице она горит?

Лжет себе. Знает.

Его руку на своих плечах, его пальцы на своем затылке — ощущает каждой клеткой. И грудь от этого “болит”. Не болью. Чувственностью. Господи! Как так можно? Она, вроде бы, могла представить себе физиологию, но так… И почему с ним? Как так? Что в этом Виталии такого, что все ее гормоны бесятся?

Не могла понять. В глазах его, во взгляде бесбашенном и ненасытном тонула, просто заявляющим на нее какие-то права, которые Таня никому давать никогда не думала, а тут — отказать не могла. Нет у нее аргументов, чтобы этот взгляд опровергнуть. И на заявление, что “на работу отвезет, возможно”, улыбнулась только, предпочтя посчитать, что шутит…

“Все-таки маньяк.”

Но сейчас и ей хотелось утонуть, раствориться в этом обжигающем и бушующем безумии. Ее сам Виталий так захватил и одурманил, что она и по сторонам смотреть не могла. Все неважно.

— Ну как? — спрашивает он, когда прошли двор, поднялись по ступеням и ступили, все-таки, в холл дома. — Нравится? Ведь реально лучше квартиры? — улыбается как-то так гордо, но и требовательно ждет ответа.