Дурман - Страница 63

Сказала администратору, что простыла, и лучше отлежится дома. Оставила за старшего вместо себя Павла, анестезиолога, не обратив ни малейшего внимания на помрачневшего Вадима. Распорядилась, чтобы звонили, если уж совсем критическая ситуация будет. И снова вышла на крыльцо.

Виталий уже уехал. Но это и хорошо. Таня не хотела сейчас его видеть или говорить. Ей надо было все осмыслить и обдумать. И она медленно побрела к своему дому, ключи от квартиры же так и таскала в сумке, забывая все время выложить. И здесь пешком десять минут.

Едва дошла, под конец ноги совсем не держали. Непонятно от чего. То ли отвыкла пешком ходить, то ли недосыпание сказалось. Поднялась в лифте. Открыла дрожащей рукой дверь. И навалилась всем телом на нее, закрывая изнутри. Сползла спиной, почти рухнув на пол. И свернулась клубочком на полу коридора, заревев в полный голос, будто малая девчонка. Захлебывалась этими слезами, вздохами, ревом, размазывая рукавами слезы по лицу, и снова рыдая.

Телефон разрушил тишину в квартире своим звонком. Таня уже не плакала. Давно. Правда, не смогла бы сказать, сколько времени прошло: час или три. Слезы кончились, а вот облегчение не наступило. И она все еще лежала на полу в коридоре, не раздевшись, скрутившись клубком.

Вытащила телефон из кармана, пытаясь одновременно откашляться, чтобы горло не так сипело. Посмотрела на экран. “Любимый” и фото Виталия, случайно пойманное, когда он смеялся во время бритья, весь в пене…

— Да? — ответила, зажмурившись от нового приступа боли, взорвавшейся одновременно в голове и груди.

— Я сейчас приеду и заберу тебя из клиники, один день разгребутся сами. Сходим куда-то, поговорим, решим… — решительно, напряженно, распоряжаясь.

— Я не в клинике, — прервала она Виталия.

— А где? — казалось, он насторожился.

— Дома.

— Таня, ну елки-палки! Я сколько говорил, чтобы и не думала на маршрутках ездить! В пику и назло мне? — начал отчитывать ее.

— Я не ехала, Виталь. Я у себя в квартире. Пешком пришла, — вновь вклинилась в его недовольство.

Виталий молчал несколько мгновений. И словно бы понял куда больше, чем Таня сказала.

— Зачем? — отрывисто. Резко.

— Мне подумать надо… — пыталась вздохнуть, но вышло плохо из-за осипшего горла. Да и нос отек. Наревелась, дурочка. Глаза болели от слез. — Я… Виталь, я не представляю, как это можно решить… — честно призналась в том, о чем и думала все то время, что лежала на полу.

Виталий выругался.

— Я сейчас приеду, — бросил уже ей.

И отключился, не дослушав, что она попыталась сказать “не надо”.

ГЛАВА 16

Он не мог смотреть на нее спокойно. Ломало все тело. Корежило. Изнутри глотку жгло. И глаза у самого болели, его веки, когда ее, опухшие, видел. Потому что, когда смотрел на Таню сейчас — реально ощущал, как она пытается отстраниться, отдалиться от него. А это ж — гиблое дело. Без шанса.

Проросла она в него. Под кожей, в мышцах, в кости — корни пустила. Как отделиться? Не выйдет. А Таня пытается.

Слишком хорошо уже знает ее, по глазам мысли сечет. А глаза эти — такие красные, будто ночь бухала, не просыхая. Только ж Казак понимает, что ревела все это время. А лучше б, и правда, напилась до отруба. Глядишь, и отпустило бы на завтра. Может, попробовать? Напоить Танюшу?

Взвесил идею, пока сохраняя молчание, прикурил.

Впрочем, что-то в виде Тани, сидящей на полу в коридоре своей квартиры, говорило ему, что вряд ли этот фокус прокатит. И самому же жжет изнутри так, что зубы сводит. И как разрулить все, как уладить — ни одной мысли. Только дикий страх, что ускользает, и желание удержать ее любыми путями.

Бл***! Знал же, что не стоит эту тему вообще ворошить! Так нет, само вылезло!

В этот момент он был ох****ть, как зол и на ее отчима, явно, подробно просветившего Таню о пунктах его биографии; и на Костенко, именно сейчас влипшего в подставу Мартына, решившего на него свалить убийство Сидоренко; и на самого себя, что вчера поленился и не завез документы в офис. К Тане же торопился, твою налево!

Долбанные сутки получаются, как ни крути.

Отошел от двери, где стоял все то время, как она ему открыла. Зашел на кухню, взял первую попавшуюся тарелку, стряхнул туда пепел, и вернулся назад, в коридор. Таня с места не сдвинулась. Елки-палки! Ему это не нравилось. Вообще не в характере его Зажигалочки. Какой-то полный ступор и опустошение.

Ладно. Ок. Он мог допустить, что для нее все эти новости — шок полный. Ну и для него эти сутки — не выигрыш в лотерею, если откровенно. И пусть понимал, больше Тани имел представления о реальности их отношений, все равно — задело его крепко. Все ее обвинения и тот страх, который увидел в глазах Танюши… Заледенело что-то за грудиной из-за этого, заиндевело. И такой привкус на языке… Забытый и проклятый. Грязи и плесени, гнили.

Думал, что никогда не ощутит больше этого. Что никто и ничто из него это не вытащит, ничем не задеть и не пробить Казака. Ошибся, оказалось. Крепко ошибся. Вот сейчас и скручивало так солнечное сплетение в узел. Вот и курил, прикуривая сигарету от сигареты, пытаясь забить этот гребанный привкус, эту вонь, которая, непонятно откуда, в воздухе висела. Казак чувствовал ее даже через дым сигареты.

Он, вообще, таким «страдал». Батя иногда стебался, что его где-то по голове приложили конкретно в детстве, не иначе, вот и глюки бывают. В основном, когда что-то шло не по плану, не складывалось и валилось. А может, это его интуиция так работала. Так что, стебаясь, Дима все равно обращал внимание, когда Казаку все вокруг «вонять» начинало.