Дурман - Страница 35

А ее трясет с каждым словом все жестче. От тона, интонации, смысла. И у самой сердце рвется от дурного какого-то счастья.

— Связался, на свою голову, — продолжает Виталий. — А ты мне череп вскрыла и себя туда засунула. Прямо в мозг. Трепанация, блин.

Таня расхохоталась от какой-то дикой и непривычной, странной радости.

— У меня есть в таком опыт! В трепанации, — захлебываясь смехом и его губами, признается. — И не только в этом. Я еще и кастрировать умею, Виталя, к сведению. Вот этими самыми руками. — Ерошит ему волосы.

Теперь он хохочет. А ее трясет всю из-за этого. Потому что сидит на нем. Потому что он ее в себя впечатал. И жаркий взгляд этих серо-зеленых глаз с карими крапинками всю ее покоряет.

— От таких экспериментов воздержимся, Зажигалочка. Я найду интересней занятие для твоих рук, обещаю! — и снова целует, почти кусает.

Его губы перебрались на ее щеки, скользнули на подбородок. Шея. Втянул кожу. Прикусил, заставив Таню застонать. И думать не получается. Хорошо, что далеко все. А она не в состоянии удержаться, прижимается к нему сильнее, вдавливает свои пальцы в его затылок, чтобы не прекращал. Свои бедра в его пах, ощущая, насколько он возбужден… И вдруг вспомнила, что он спрашивал три минуты назад, до этого взрыва.

— Черт с ними, со всеми! Поехали домой! — хрипло согласилась она, решив, что лучше уехать раньше, чем так себя и его мучить.

Да и от этих женских взглядов в его сторону, которые так бесили ее последние три часа, избавится.

Казаку другого разрешения не было нужно, видимо. Встал и потащил ее к машине, заставив Таню рассмеяться, несмотря на дикое возбуждение. И вспомнилось, как они из ресторана так уезжали недавно. С ним все время на грани, на каком-то пике безумном, с которого вниз смотришь и голова кружится. И страшно. И эйфория по мозгу бьет. Грудь нараспашку и сердце сжимается, словно бешеный ветер бьет в лицо. Дыхание давит…

Страшно, да… Но и без этого ощущения уже представить себя не можешь!

Влюбилась, однозначно. И не боялась признаться. Что дурочку из себя строить? Смысл? Из нее это чувство сочится, выплескивается, просто, через край. Не утаишь.

— Тань…

У нее нет сил. Правда. Все из нее выпил, выжал до капли. Не может отозваться. Даже глаза открыть. Свежий воздух, пикник, и сам Казак — все измотало. Да и сколько сейчас? Часа два ночи?

Только слабое:

— М-м-м… — в ответ.

Казак хмыкает. Она ощущает, как пружинит матрас и он снова впритык. Просунул руку под ее затылок, затащил ее голову к себе на плечо. А она ничего не может. Как кукла. Но как же хорошо, мамочки!

— Зажигалочка, — тянет хрипло Казак. И смеется. Похоже, она его тоже вымотала. — Глазки открой, свет мой ясный, — его ладонь накрывает ее щеку и поворачивает лицо Тани.

Она просто не может. Тело будто не ее. Вообще не слушается.

— Зачем? Меня и так все устраивает, — прошептала почти беззвучно.

Ткнулась ему в щеку носом. Улыбнулась. Сама себе напомнила слепого котенка, который на запах матери тянется. Так и она. Никак Виталием не надышится.

Он тоже улыбается. Она кожей это чувствует. Обнимает ее двумя руками. И Таню снова в жар, несмотря на усталость. И под закрытыми веками вновь вспыхивают картинки: как он над ней нависает, погружаясь со всей силой в ее тело; как наматывает ее волосы на кулак, заставляя выгибаться, прижиматься к нему, пока сзади в нее вторгается, заставляя кричать. Не может с ним молчать, про всякую сдержанность забывает… А вторая рука ее грудь сжимает с жадностью. Нараспашку вся… Для него… И он ей кожу на затылке прикусывает, а Таню в дрожь от этого. И на кусочки разум…

Синяки точно будут. Засосы. Ну и к черту!

Знает, что прижимается к нему. И что он это чувствует. Вновь нападает на ее рот, и про новый вздох забывают оба.

— Так, замри, — отрывается он, смеется тихо, держа ее затылок. — Я ж не для этого лез.

Ее опять хватает только на:

— М-м-м? — зато, теперь уже с вопросительной интонацией.

На секунду даже глаз приоткрыла.

— Чего бы тебе хотелось, Зажигалочка? — шепчет на ухо. — Давай, хочу тебе приятное сделать. Порадовать. И не прогадать…

— Уже, — еле слышно снова.

Дыхания на слова не хватает.

— Не понял.

Казак наклонился ниже. Она чувствует его ухо на своих губах. Поцеловала, не удержалась. Скользнула языком, щекоча. Дразня. Знала, что его это будоражит. Да и ее.

Виталий рассмеялся и сжал ее. Перекатился на спину. Лег. Она на нем. Подбородок на груди. Сердце стучит под щекой. И ноги на его ногах. Хорошо так. Ничего больше. Сказка…

— Что ты сказала, Тань? Не услышал, — повторил вопрос Виталий.

Она все-таки приоткрыла глаза. Вздохнула от того, что он ее заставлял напрягаться:

— Говорю, уже. И приятно. И все, что хотелось. И не прогадал ни с чем. Не видишь, я в полной нирване? — лениво улыбается.

Хорошо до чертиков. А он снова ее в руках сжимает, как ненормальный. И улыбается так, что она забывает, как это происходит: ”выдох-вдох”. Что за чем делается?

— Я не о том, Зажигалочка.

Опять его губы на ее щеках. На веках. И она сдается, закрывает глаза. Слушает его сердце, его голос, вибрирующий в груди Казака.

— Что тебе подарить? Чего бы хотелось? Давай, не ограничивай себя…

Вот тут ее глаза просто распахнулись. Уставилась на Казака, вдавив подбородок ему в грудь. Решила, что прикорнула, и не так что-то поняла.

— Ты нормальный? — хлопает глазами, пытается хоть как-то стряхнуть усталость. — Виталь, ты о чем? Какие подарки? Мне бы тебя “переварить”, подарок судьбы мой, нежданный, — хотела улыбнуться и не справилась, зевнула так, что в челюсти что-то щелкнуло. Закрыла глаза и устроилась на свое прежнее место щекой. Поцеловала его кожу с закрытыми глазами. — Похоже, мне сейчас ничего и никого, кроме тебя, и не нужно, — борясь с зевотой, бормотала она. — Ну, может, чая еще. Но потом. Попозже, часа через два. Или уже утром…